Совсем не страшно в темноте - Наталья Винокурова

– Я не хочу никуда идти!

– Помощь нужна? – в окно кабинета зловеще проникла костлявая рука с косой.

– Спасибо, Азур, на этот раз я сам.

– Тогда я просто зайду водички попить.

Коллега, уже в своём привычном обличии, человеческом, прошёл к кулеру и по-свойски наполнил пластиковый стакан.

– Знаете, Алексей, – заговорил он, присев на диван и закинув ногу на ногу. – А ведь всё здесь, в вашем человеческом мире, сизифов труд. Напрасный. Сначала вы сами создаёте для себя барьеры, а потом всю жизнь их преодолеваете. Или рушите.

– Слушайте, уважаемый, – оскорбился директор. – У меня тут не бал ангелов смерти. Прошу вас побыстрее уладить наш вопрос и…

– Позвольте мне договорить. Благодарю. Итак, всё в вашем мире бренно, – Азур словно ненароком смахнул несуществующую пыль со своих безупречно выглаженных белых брюк. – Вы сначала сами придумываете для себя достижения, потом достигаете их, а потом теряете всё. Потому что эти достижения являются только вашим вымыслом, плодом вашей фантазии, и за пределами вас их не существует. Таким образом, на протяжении всей жизни вы играете в игрушки. Вот например те же деньги. Сами придумали, сами поделили. Зарабатываете. Вам и в голову не может прийти, что того блага, которое вы назвали деньгами, может быть нескончаемо много. Что есть такое пространство, которое целиком состоит из того, что вы нарекли деньгами. Понимаете?

– Понимаю, – ответил Алексей Викторович, уже более заинтересованно. – А курс евро там какой?

Азур поманил меня пальцем и шепнул на ухо:

– Какой сейчас курс, Сет?

– Рублей восемьдесят. Я давно не…

– Сорок к одному, Алексей, – гордо озвучил Азур. – И никакой инфляции! Банки открыты круглосуточно, вклады под девяносто процентов годовых. Ипотечное кредитование от одного процента. Притом – совсем забыл – вы же финансовый директор! Это значит, что вы сами выбираете, какими курсы валют и бумаг будет завтра!

Глаза Алексея Викторовича пылали.

– Забыл добавить, Алексей. Перелёт – за счёт компании.

– По рукам, ребята. По рукам, я согласен. И давайте отправимся поскорее!

Азур иронично подмигнул мне и удалился первым, оставив после себя на диване лужу «выпитой» воды.

Танечка моя, любимая… О чём ты думаешь? Что снится тебе этой беззвёздной ночью? Вспоминаешь ли ты меня, или давно забыла? Ушки забыли мой голос, а сердце забыло мою улыбку. Люди такие самозабвенные. У них такая короткая память. Но я не виню. Я люблю тебя всякой, Танечка. Моё чувство к тебе осталось таким же, как и в день моего ухода. Я испортил нам годовщину – прости. Не был аккуратен, не дотерпел всего лишь недели. Ты плакала много тогда, но время стирает всю боль. Не надо грустить. Будь счастлива…

Дождь барабанил по металлическому подоконнику. Люди любят наблюдать за этим из окна. Им нравится смотреть, как ударяются и отскакивают упругие капли. Если следить за ними долго – час или два – то начинаешь видеть больше. С каждой новой каплей слабеет, вымываясь из глубин души, острое чувство одиночества. Весь этот плачущий холодными слезами земной шар становится твоим другом. Жаль, люди нечасто могут позволить себе провести столько времени у окна, просто созерцая. И даже когда они позволяют себе немного насладиться непогодой, они видят только серый подоконник и капли. Они не желают видеть Смерть, сидящую у их окна. Но сюда я пришёл вовсе не для того, чтобы работать.

Я протянул руку сквозь стекло и отодвинул тёмно-синюю штору, плотную преграду, отделяющую её комнату от внешнего мира. Заглянул внутрь и замер в растерянности. Танечка… Моя любимая, милая Танечка, не спала. И она была не одна. И ей, как я может быть и желал бы, сам себе в этом не признаваясь, вовсе не было грустно.

Я смутился. Удивительно, но во мне в этот момент не возникло ревности, соперничества, горечи или какого-либо ещё негативного чувства – просто пустота. И именно эта пустота меня смутила, потому что я ждал своей обычной, человеческой реакции. В первый раз за все эти полгода я ощутил, что мертво не только моё физическое тело, но и мои эмоции.

Я немного уплотнился и позволил дождю омыть меня. Охладить. Дождь намочил мне волосы. Я позабыл про образ свитера, и дорожки воды потекли по моим обнажённым плечам. Потом я поднял голову к небу, и струйки теперь текли уже по лицу: по щекам, носу, подбородку. Немного щекотно, но уже не так, как при жизни. Почти никаких красок, почти без чувств.

– Она молода, Сет. Я бы сказал, чересчур молода, чтобы оставаться твоей вдовой. – Азур и здесь счёл своей обязанностью курировать меня. – Кстати, а она красива телом.

– Прекрати на неё пялиться.

– Ты ведь тоже смотришь.

– Азур…

– Пожалуй, между вами всё кончено, брат, – с наигранным трагизмом проговорил он, а затем незамедлительно улыбнулся мне. Да, мы оба понимали, что причины для печали нет. Но и причины для радости я не видел.

– Скажи, у тебя ведь тоже случалось такое?

– Я уж и не вспомню. Сотни лет прошли. Твоя Таня вот через полгода тебя забыла – а я за столько веков должен помнить, кого я там когда-то любил?..

– Значит, чувство не было истинным?

– Конечно же нет. Истина доступна единицам. И ты это знаешь. Мы все это знаем после смерти, но при жизни – почти никто.

– Азур, пошли, может, убьём кого-нибудь?

– Работать от скуки – что может быть прискорбнее.

– Это не скука. Только что я почувствовал себя бесполезным. Пустым. Я никогда раньше не ощущал ничего подобного и хотел бы…

– Можно. Только чур теперь я выбираю адрес.

Заметка третья

Его любовь прожигает на мне раны как кислота. Каждый раз когда человек умирает, я вынужден задушить все его чувства, ведь ни одно из них больше не пригодится ему за пределами покинутого мира, а в особенности – любовь. И тут никакие перчатки мне не помогают: я каждый раз сжигаю кожу до костей её жаром.

Любовь каждый раз настоящая. Даже слепая, неосознанная любовь так же больно жжёт. В неё вложено так же много силы. Бесконечно много. Но у меня нет выбора. Я уничтожил их союз точно так же, как любой другой союз, в котором волей обстоятельств произошла смерть.

А когда он смотрел мне в глаза с истинной скорбью, вместо того, чтобы оставить его наедине с потрясением, я уничтожил остатки этого чувства в нём. Я разорвал в клочья его последние надежды на романтику.

Уничтожать – всё, что я умею. Прости Сет, я слишком деструктивен, чтобы научить тебя чему-то хорошему.

Глава 4

Я сидел на крыше кабинки колеса обозрения, в самой высокой его точке, и созерцал осенний парк. Ноябрь. Заморозь на траве и редкие детишки, укутанные в шарфы и тёплые куртки. Совсем скоро выпадет снег, и от той картины, которую любит Азур, не останется и следа. Белый иней скроет все краски от уставших человеческих глаз. А мне нравится любая погода, любое время года, как и прежде.

Колесо сегодня не работало, и я мог в полной мере насладиться пейзажем, не боясь быть потревоженным движением механизма. Но вдруг:

– Привет, – раздалось сзади тихое. – Подвинешься?

Я удивлённо обернулся. Ни одно живое существо не смогло бы своими силами забраться на такую высоту, не говоря уж о том, чтобы увидеть меня. Однако, опровергая все мои сомнения, на меня смотрел самый настоящий человек. Девушка, худенькая, невысокая, с вьющимися белокурыми локонами. Она оттиснула меня ближе к краю и присела рядом:

– Как тебя зовут? – легко и непринуждённо, совсем не страшась высоты, спросила она.

– Стёпа, – от удивления я напрочь забыл о своём псевдониме. – Скажи, а ты не боишься упасть?

– Ничуть. Я уже падала отсюда однажды. Даже несколько раз. Первый раз было больно, во второй – ничего не ощутила. Потом поняла, что могу теперь падать, пока не надоест, и всё равно не умру до конца. Я самоубийца.

Я смотрел в её широко раскрытые и по-детски наивные голубые глаза и не находил слов. Наконец, я решился задать вертящийся на языке вопрос:

– А когда ты умерла… неужели к тебе никто не пришёл?

– Ну как, люди сбежались. Милицию вызвали.

– Я имею в виду нас – проводников.

– Проводников?!

– Да, провожающих душу в иные миры.

– Как интересно. Нет. Меня Верой зовут.

– Степан, – машинально ответил я. – Ах да, я уже говорил. Прости. А ты думала над тем, чтобы уйти отсюда?

– Честно говоря, да. Мне уже порядком надоел этот парк и его посетители. И это колесо, к которому я возвращаюсь снова и снова. И падения. Понимаю, это глупо, но я до сих пор не знаю, как можно всё это завершить.

– А куда ты хотела бы отправиться? Где тебе было бы более комфортно?

– Комфортно… Не знаю.

– Ну, может ты о чём-то мечтала при жизни?

– Признаться по правде, последнее время я мечтала только об одном – уйти.

– Уйти куда?

– Не знаю, – повторила Вера легко. – Просто уйти, в никуда, в ничто. Ты сказал, что ты проводник. Если так, то ты поможешь мне?